Александра Áрест

Про сладкий бубалехВ свои тридцать с хвостиком я отчетливо поняла, что жизнь — не сладкий бубалех.Приходится теряться на дальних дистанциях,Пароходы, авиация, вокзалы, станции,И не до танцев нам.В двадцать лет я мечтала всегда жить с мамой — в тридцать я обнаружила, что уже не помню ни ее голос, ни запах, ни касаний рук.В двадцать лет я мечтала, что вырасту и стану красоткой — в тридцать со мной идут довеском лишние восемь килограмм, четыре шрама от операций, первые морщинки и бедра, которые я никак не могу полюбить.В двадцать лет я мечтала, что уже вот-вот, вот сейчас я создам ту самую счастливую семью из рекламы «Фруктового сада», с непременными двумя карапузами — в тридцать я узнала, что с моим диагнозом ничего этого может и не случиться.В двадцать лет я мечтала, что буду каждый месяц гонять в командировки в Германию — в тридцать я узнала, что эмиграция бывает вынужденной. И очень сложной.В двадцать лет я (сама того не осознавая) мечтала о сладком бубалехе — и не знала, что сладким бубалехом жизнь быть не обязана. Что она может быть кока-колой, кефиром, ряженкой с пенкой, гранатовым соком, черным кофе, зеленым чаем, рейнским рислингом, дедушкиным самогоном, настойкой боярышника, персиковыми нектаром, старбаковским фраппе — вообще любым напитком.В свои тридцать с хвостиком я отчетливо поняла, что не напиток определяет твою жизнь — не важно, какой еврейский супергерой его пьет — а ты. Я осознала, как много могу сама. Могу сама пить, что хочу, сладкое и горькое, могу строить бизнес, пробивать стены, переезжать, могу снимать квартиры, запускать проекты, замораживать яйцеклетки, руководить командой. А еще я узнала, как много могут люди вокруг меня. Могут дружить через тысячи километров так истово, как бы будто этих километров и нет. Могут ежедневно приезжать в больницу с домашними бульонами. Могут делать эмиграцию домом. Могут защищать и оберегать. Я узнала, что меня могут очень-очень сильно любить, каждый день и всю жизнь — на миллионы квадроджоулей.И да, я иногда скучаю по той двадцатилетней sweet-bubbele-girl. Но сама пью уже совсем другие коктейли — и оказывается, они ничуть не хуже.

Про личное и публичное Когда ты ведешь личный блог — очень сложно отделять себя от контента. Но я осознанно приняла решение писать о личном, потому что если мой опыт поддержит хотя бы одного человека — значит, я пишу об этом не зря.Только что я вышла от врача — с новостями «не очень». Если коротко: все то лечение, которое я проходила последние пять лет, две операции, бесчисленные круги гормональных терапий, таблетки, уколы, ежемесячные походы к врачам — все это не привело ни к чему. Выздоровления не будет.Почему я решила написать об этом? Мы редко задумываемся, что каждый из нас ведет свою войну — о которой другие даже не догадываются.Я вот часто недовольна собой. Я вижу новые каналы про Берлин, выдающие дикое количество контента — и ругаю себя, что я хуже.Я вижу школы, успешнее моей. И снова ругаю себя — что делаю недостаточно. Вижу людей, кто написал книгу — а я все еще нет.Но я не знаю, какую войну ведут они — а они не знают, что за бои рвут меня изнутри на части.Поэтому я учусь не ругать себя — а жалеть и сострадать. Учусь еле-еле, это первая в моей жизни учеба, которая дается так тяжело.И если вам тоже кажется, что вы недостаточны, что кто-то выше, умнее, успешнее — подумайте о себе. О том, что проживаете вы — о чем другие даже не догадываются.Вы — очень сильные.Хочется верить, что я тоже.

Про хейт, херню — и любовьСегодня я хотела написать пост про год школы — что получилось, что нет, сколько слез было выплакано, сколько счастья было испытано.Но так получилось, что в последнюю неделю на меня много навалилось.Навалилось много работы — а еще почему-то именно на этой неделе навалилось много хейта. В итоге я узнала, что не так пишу, не то пишу, не с той интонацией говорю. Не так выгляжу, не так жестикулирую. Не так веду бизнес, не те предлагаю продукты. Узнала, что переехав сама, облажалась, потому что замуж надо было выходить. Узнала, что вкладывая всю себя в блог, школу, арт-завтраки, съемки YouTube — кто-то все равно будет писать, что я занимаюсь херней, причем херней бездарной.Но еще я в очередной раз уверовала в ту единственную веру, которую я практикую: любви больше, чем ненависти.Мои подруги, мои бывшие коллеги, девушки, с кем мы даже не знакомы, отсыпали мне такое щедрое количество поддержки, что я даже немножко утонула в ней.Потому что очень важно знать, что вокруг тебя есть любовь. Потому что только так можно взращивать её внутри — и вкладывать в то, что ты делаешь.

Про Пасху, глазурь и яичные битвы...всегда радуйтесь, непрестанно молитесь, за все благодарите. (1 Фес. 5:16-18)Мама никогда не пекла куличи. Куличи пекла бабушка, пекла много, по десять штук за раз. Мама — никогда.Но у нас были других пасхальные традиции. Накануне Пасхи мы обязательно все вместе красили яйца. Красили луковой шелухой, которую копили весь год в нижнем ящике тумбы. Маленькая я искреннее недоумевала, зачем мы красим белые яйца в коричнево-охровый цвет, когда курицы все сделали за нас и можно купить сразу коричневые яйца. Мама мои аргументы не принимала — мы красили так, как красила её мама, мама её мамы и так далее, пока не потеряется последняя ветвь генеалогического древа Точилиных.Потом шла ненавидимая мной творожная пасха. Уже в три года я открыто объявила бунт против молочного диктата, при попытках накормить меня творогом, он летел по всей кухне, долетая иногда — аж до коридора. В детском саду меня однажды попытались накормить молочным вермишелевым супом — сказали, пока не съем из-за стола не выйду. Я просидела весь день. Для творожной пасхи исключений делать я не собиралась и демонстративно зажимала нос, когда мама её готовила — доставала старую деревянную складную формочку с буквами ХВ, раскладывала из нее пирамидку, начиняла творог изюмом и месила мягкую белую массу.Куличи мы покупали в кулинарии «Молдавия» рядом с домом — они всегда были чуть резиновые, с миллиметром сахарной глазури и обсыпкой из разноцветных маленьких цилиндриков, которые я, когда у меня началась биология в школе, называла исключительно палочками Коха. Толщина глазури, точнее, отсутствие таковой, печалили меня очень сильно, и я мечтала поскорее вырасти и напокупать себе куличей, чтобы только глазурь — никакого теста.Пасхальное утро начиналась всегда с ритуального «христосвоксресевоистинувоскресе», хотя никто в нашей семье не был особо религиозным, у мамы была в институте пятерка по научному атеизму, а папа писал кандидатскую, где роль создателя всего отводилась тектоническим движениям горных пород. За набором многочисленных непроизносимых для меня «р» шло главное событие утра — битва яиц. Папа в этот момент улыбался, хитро щурился, обхватывал охровое яйцо всей ладонью так, что еле-еле выступал один только кончик. Мы с братом битву проигрывали, проигрывали с треском и хрустом, мама бросала укоризненный взгляд на папу, призывающий поддаться. Но папа не признавал яичных поражений.Когда мамы не стало, Пасха поблекла. «Жизнь будущего века» кажется слишком очевидным и обидным обманом, когда смерть случается так близко. Мы не красили яйца, куличи покупали в ближайшем супермаркете или не покупали вовсе, папа больше не улыбался, от его прищура остались только глубокие морщины вокруг глаз.Потом я уехала — и встречала Пасхи одна. Покупала куличи в Вене, Берлине, Франкфурте, надеясь, что пятьсот грамм дрожжевого теста вернут мне детство, мамины руки и папины глаза. Не получалось.В этом году я купила кулич (после тщетных попыток испечь) — он не был похож на кулич из детства, но зато в нем было слой глазури в два пальца толщиной, которую я безнаказанно съела в одиночку. Покрасила яйца сразу двумя видами шелухи, навела красоту на столе. Но главное — в этом году напротив меня был человек, который хитро прищуривался, обхватывал крепко яйцо и выигрывал яичную битву. Потому что оказалось: дело не в пасхе, не в шелухе и не в куличах.Все дело в глазах напротив. И совсем немного — в толщине глазури.

Про брекеты, бедра и большую любовьПервый раз приступ непринятия себя у меня случился в 2018 году — когда я поставила брекеты. С зарплатой в пятьдесят тысяч-до-вычета-какого-то-там-налога позволить себе модные прозрачные штуки я не могла, поэтому поставила самые обычные железные скобы, чей металический блеск был виден примерно за десять километров. Два месяца я не улыбалась. Вообще. Отказывалась смотреться в зеркало, отказывалась ходить на свидания, в какой-то момент думала даже уволиться работы, потому что мне было стыдно туда ходить. Остановил меня только кредит на брекеты, который этими пятидесятью тысячами надо было гасить.Потом был период относительной гармонии — до переезда в Берлин в 2021 году. Переезд, а потом переезд в Вену, а потом снова ре-переезд в Берлин обернулся семью лишними килограммами — и бедрами, которые стали проклятьем в тысячу раз бóльшим, чем были брекеты. Если брекеты можно было спрятать под «я-не-улыбаюсь-потому-что-вы-мне-не-нравитесь», то бедра ходили со мной везде и всегда, дубликатом нежеланного груза. Я перестала носить платья, покупала только оверсайз рубашки, толстовки и футболки — лишь бы спрятать все лишнее и ужасное. По крайней мере, свои бедра я видела так — лишними и ужасными.В этой парадигме я существовала последние несколько лет.До вчерашнего дня.Вчера у меня случилась большая любовь — с собой.Не знаю, по милости ли Божьей, папиными ли молитвами или просто потому что я неплохой человек — зимой меня нашла Полина. Она предложила сделать красивую весеннюю фото-историю, а я ответила (цитата):Надеюсь, я успею похудеть.Похудеть я не успела. Но Полина написала снова, я почему-то согласилась, понадеявшись, что мои бедра магическим образом испарятся ко дню Х.Бедра не испарились, случилось другое — я вдруг перестала их ненавидеть (и себя заодно).У меня никогда не было опыта съемок в студии, и мне всегда казалось, что такие съемки — для очень красивых девчонок, к которым я не отношусь. Спойлер: это не так.Утром Полина привезла в студию пачку круассанов (а от них я даже на диете не отказываюсь). Потом Вика трепетно собрала меня на съемку — накрасила, уложила и засыпала комплиментами мои волосы и ресницы. Потом Ира вывесила целый рейл с одеждой, которая сама по себе была комплиментом, потому что мои ноги начали казаться длиннее, а глаза — ярче.А потом — случилась большая любовь. Случилась благодаря трем необыкновенным женщинам.Потому что от ненависти к брекетам и бедрам до любви к себе один шаг. И еще — как оказалось — один щёлк фотокамеры.