Библиотека. Рассказы. Книги

Рассказ Григора Тютюнника — одного из самых ярких представителей поколения "шестидесятников". Его проза очень лирична, психологична и глубока. Вот его знаменитая новелла.Григор ТютюнникТри кукушки с поклономЯ долго носил в себе это, но никому не рассказывал. Боялся: расскажу — а люди или не поймут, или засмеют.Однажды (мне было тогда лет девять-десять) я прибежал с улицы и услышал, как мама кому-то тихо говорила:— Он уже три года как сидит, а я все жду. Иногда мне кажется, что я тоже там, вместе с ним. И так тоскливо становится...Я заглянул в комнату. Мама сидела за столом и говорила сама с собой. Говорила и гладила маленькую, потемневшую от времени фотографию на столе. Я знал эту фотографию. На ней был мой отец, которого я почти не помнил. Его забрали, когда мне было шесть.Я тихонько вышел и снова пошёл на улицу. И тогда я впервые почувствовал то, что потом не раз чувствовал в жизни, — чужую, глубокую боль.А потом, уже будучи взрослым, я как-то спросил у мамы:— Мама, а кто такая Марфа Яркова?Мама долго молчала, а потом сказала:— А откуда ты знаешь?— Да так, слышал где-то.— Она... она твоего отца очень любила.И мама рассказала мне.Марфа жила по соседству. Была она тихая, молчаливая, всегда с грустными глазами. Её муж был человек грубый и злой. А она любила моего отца. Любила молча, безнадёжно. Отец знал об этом, и ему было жаль её.Каждый вечер, когда отец возвращался с работы, Марфа выходила на свой порог и ждала. Ждала, чтобы просто увидеть его. Он проходил мимо, снимал шапку, кланялся: «Добрый вечер, Марфа». А она только кивала в ответ. И больше ни слова.А потом отца забрали. И Марфа стала ждать его писем. Но письма приходили к нам, на мамино имя. И почтальон, дядя Левко, был человек добрый и мудрый. Он знал все. Он приносил письмо от отца, отдавал маме, а потом шёл к Марфе.— Марфа, — говорил он, — письмо тебе.Марфа бледнела, хваталась за сердце.— Мне? От кого?— От Михаила, — говорил дядя Левко. — Только он просил, чтобы ты его не вскрывала, а просто подержала в руках.Марфа брала письмо, прижимала его к груди, стояла так несколько минут, а потом возвращала почтальону. И глаза её были полны слез и счастья.А в письмах отец писал маме...Я нашёл эти письма в старом сундуке. Они были написаны на клочках бумаги карандашом, выцветшими чернилами.«Моя дорогая Софийка!Сижу в камере. Смотрю на нары. И думаю о тебе. Как ты там одна? Как наш сынок? Ты пиши мне обо всем. Я так скучаю по дому. По твоим глазам, по твоим рукам. Помнишь, как мы сажали вишню у дома? Цветёт ли она теперь?Здесь холодно. И тоскливо. Но я держусь. Я знаю, что ты меня ждёшь. Это даёт мне силы.Иногда мне кажется, что я слышу твой голос. Он зовёт меня. И я иду на этот зов.Целую тебя крепко-крепко.Твой Михаил».А в конце одного письма была приписка, которую я не сразу понял.«А ещё, Софийка, когда будешь идти по улице и увидишь Марфу, поклонись ей от меня. Передай ей три кукушки с поклоном. Скажи, что я просил. Только не спрашивай, почему. Просто сделай так. Может, она поймёт».Я долго думал, что это значит — «три кукушки с поклоном». А потом понял. В народе говорят, что когда кукушка кукует, можно спросить, сколько лет тебе осталось жить. А ещё говорят, что кукушка — это птица, у которой нет своего гнезда, птица тоски и одиночества.Отец просил передать ей три поклона. Поклон за её любовь. Поклон за её страдания. И поклон за её верность.Он не вернулся. Он умер там, в лагере.Мама прожила долгую жизнь. Она так и не вышла замуж. Все ждала.Марфа тоже осталась одна. Муж её умер, а детей у них не было. Она часто приходила к нам, сидела с мамой, и они молчали. Они понимали друг друга без слов.Иногда, когда я смотрю на старую фотографию отца, мне кажется, что я слышу его голос. Он говорит мне: «Сынок, в жизни есть вещи поважнее, чем любовь к себе. Это любовь к другому. И сострадание. И память. Помни об этом».

И я помню. Помню тихую, печальную Марфу. Помню мудрого почтальона, дядю Левко. Помню маму, которая всю жизнь ждала.И помню отца. Который даже там, в неволе, думал не только о себе, но и о других. И просил передать три кукушки с поклоном той, которая его любила.Ставьте ⭐️, дарите подарки и подписывайтесь на Культурные каналы.

Рассказ американского писателя армянского происхождения Уильяма Сарояна — мастер лирической, немного грустной, но полной гуманизма прозы. Его имя очень ценится в литературных кругах, но он не так на слуху, как, например, Хемингуэй.Уильям СароянОтважный юноша на летящей трапецииПеревод Р. Райт-КовалевойI. СонГоризонтально, на узкой кровати, он спал, пытаясь извлечь из сна максимум пользы. Для этого надо было лежать спокойно, без сновидений; но уличный шум врывался в его сон и заставлял работать воображение. Он видел себя во сне, идущим по многолюдной улице, где грохотали трамваи, сновали автомобили, и он сам был действующим лицом в этом гуле, пробирался сквозь толпу, сжимая в руке пенни. Он шел в магазин купить кофе. Этого он хотел больше всего на свете: чашку горячего, крепкого, черного кофе. И еще он был писатель. Это он тоже знал во сне. Он был молодой писатель, очень голодный.Он проснулся. Полежал немного, неподвижно, продолжая думать о чашке кофе. Потом встал, натянул брюки и подошел к окну. Было холодно. Внизу по улице двигался непрерывный поток машин. Он вернулся к кровати и сел.Его комната находилась на третьем этаже дешевой гостиницы в Сан-Франциско. Мебель состояла из кровати, стула, маленького стола и раковины с двумя кранами — горячим и холодным. На столе стоял портативный пишущий машинка. Он вставил в нее лист бумаги.«Уже пять дней, — написал он, — я ничего не ел. За исключением, конечно, кофе. Мне удалось раздобыть несколько центов, и я пил кофе. Но теперь у меня нет ни цента».Он вытащил лист и разорвал его. Это было не то. Он не хотел писать о себе. Он хотел написать что-то настоящее, что-то важное.Он снова вставил лист бумаги. И стал ждать. Но ничего не приходило. Голод мешал думать. Он думал только о еде. О толстом, сочном бифштексе. О жареной картошке. О свежем хлебе с маслом.Он встал и снова подошел к окну. Улица жила своей жизнью. Люди куда-то спешили. Наверное, они все были сыты. У них были дома, семьи, работа. А у него не было ничего, кроме этой убогой комнаты и пишущей машинки.Он почувствовал приступ отчаяния. Он был молод, ему было всего двадцать два, но он уже чувствовал себя старым и разбитым. Он хотел писать, но не мог. Он хотел жить, но не знал как.Он вернулся к столу. На листе бумаги он напечатал одно слово: «Смерть».Потом он подумал о песне. Старой песне, которую он слышал в детстве. Про отважного юношу на летящей трапеции. Он улыбнулся. Он тоже был как этот юноша, летящий под куполом цирка без страховки. Только его трапеция — это жизнь. И он летел, не зная, поймают его или он сорвется.II. БодрствованиеОн оделся. Старый, потертый костюм, дырявые носки, стоптанные туфли. Он посмотрел на себя в маленькое зеркальце над раковиной. Худое, бледное лицо, большие, испуганные глаза.«Надо что-то делать», — сказал он своему отражению.Он вышел на улицу. Воздух был свежий и прохладный. Он пошел бесцельно, куда глаза глядят. Он проходил мимо ресторанов и кафе, откуда доносились запахи еды. Он сглатывал слюну и шел дальше.Он зашел в публичную библиотеку. Там было тепло и тихо. Он взял с полки книгу — стихи Уолта Уитмена. Он сел за стол и стал читать. Но слова не доходили до его сознания. Он думал только о еде.Он вышел из библиотеки и пошел к зданию биржи труда. Там стояла толпа людей, таких же, как он, — безработных, голодных, отчаявшихся. Он постоял немного, послушал их разговоры, потом пошел прочь. Он не хотел быть одним из них. Он был писатель.Он зашел в католический собор. Он не был верующим, но ему нравилась тишина и полумрак старых церквей. Он сел на скамью и закрыл глаза. Он пытался молиться, но не знал, кому и о чем.Вдруг он почувствовал, что кто-то смотрит на него. Он открыл глаза. Рядом с ним сидела маленькая, старая женщина в черном. Она смотрела на него с сочувствием.— Вы голодны, сын мой? — спросила она.Он кивнул.Она порылась в своей сумочке и достала серебряный доллар.— Возьмите, — сказала она. — Купите себе поесть.

Он смотрел на монету, не веря своим глазам. Доллар! Целый доллар! Это было целое состояние.— Спасибо, — прошептал он. — Большое спасибо.Он выбежал из собора. Он хотел побежать в ближайший ресторан и заказать себе самый большой обед. Но он остановился. Он — писатель. Он не может просто так потратить эти деньги на еду.Он зашел в телеграфное агентство.— Я хочу отправить телеграмму, — сказал он.Он написал на бланке: «Издательству «Ридерс Дайджест», Нью-Йорк. Предлагаю рассказ. Детали письмом. Гонорар прошу выслать авансом. Мне нужен двадцать один доллар на еду и квартиру. Подпись: Отважный юноша на летящей трапеции».Он отдал бланк клерку. Клерк посмотрел на него с удивлением.— Вы серьезно?— Абсолютно, — сказал он.Он заплатил за телеграмму. У него осталось несколько центов. Он вышел на улицу и пошел в ближайшую кофейню.— Чашку черного кофе, пожалуйста, — сказал он.Он сидел за столиком и медленно пил горячий, ароматный напиток. Он чувствовал, как тепло разливается по его телу. Он был голоден, но он был счастлив. Он сделал что-то. Он бросил вызов судьбе. Он был отважным юношей на летящей трапеции. И он летел. И может быть, на этот раз его поймают.Ставьте ⭐️, дарите подарки и подписывайтесь на Культурные каналы.

Открылся предзаказ моего романа 'В начале было Слово — в конце будет Цифра'.Я искренне считаю, что это главное из всего, что я сделала и когда-либо сделаю в жизни. Роман о том, что произойдет с человечеством через 60 лет. Каким на самом деле будет конец света — в полном соответствии с Библейскими пророчествами. Жанр мне сложно определить. Это и утопия, и антиутопия, и приключения, и фантастика, и немного мелодрамы, куда без нее. Вот вы прочитайте — и определите) Напоминаю, что все гонорары и другие выплаты от продаж моих книг я до копейки отдаю на помощь людям. Если предзаказ будет хороший, то и тираж будет большой, а значит, больше денег на мавики для наших бойцов и лечение больных деток. Поддержите, пожалуйста.Оформить предзаказ можно здесь:https://www.chitai-gorod.ru/product/v-nacale-bylo-slovo-v-konce-budet-cifra-3111685