Ненадёжный рассказчик

Самый главный обман отношений. К отношениям нельзя подходить с логикой и рациональностью. Как только парень выкладывает «все карты на стол» и девушка видит его насквозь — всё, конец, выносите.Это всё равно что пробить его А.Т.-поле, слить сид-фразу от кошелька, залезть в историю браузера, где у тебя запросы «молодые японские школьницы смотреть онлайн порнхаб». И тут девушка думает: «Ну всё, пора устраивать цирк с конями!»Для некоторых это адреналиновый аттракцион — видеть, как парень страдает. Чистый вкус «красной жидкости» или «баблоса» если в терминологии романа Пелевина “Empire V”.Это же дикий кайф — смотреть, как чувак, который распахнул перед ней всю душу, потом сидит и не понимает, откуда прилетело. Кого винить? Себя, её, Венеру в ретрограде?Воины, вы спросите: «А что же делать, что же цепляет?» Я вам отвечу — загадочность! Загадочность — это, блять, лучше любого афродизиака.Тут же у девушки загорается извечный вопрос: «что у него в голове?», «почему он не отвечает мне неделю?», «может, он умер, а может, с другой?» — держит в тонусе, стимулирует воображение. Если, конечно, есть, что стимулировать.

Воспоминание от 4 июля. Выхожу на станции Чернышевская. Вокруг люди, люди и еще люди. Девушка с парнем отходят к баскетбольной площадке. На ней белый топ и широкие джинсы, гладкие русые волосы, руки в карманах, открытые плечи. Топ обтягивает грудь, что видно торчащие соски. Парень направляет на неё телефон — фотографирует или снимает рилс. Девушка крутится, ищет правильный ракурс.Другие спешат скрыться от суеты метро. Девушка в широком пиджаке и стаканом бабл-ти с шариками на две кого-то ждёт недалеко у выхода в метро. Вокруг пахнет чем-то отцветающим. Июль всё же. Иду в сторону Таврического  по Фурштатской. Пахнет скошенной травой, пылью гранита, и цветущей бегонией из городских клумб. Люди одеты в лёгкое. Светлое. Расслабленные, медленные, никуда не спешат. Сбиваются в толпы и группы, занимают тротуары и толпятся у пешеходных. Небо — пухом из облаков. Еще белые ночи. Ещё светло. Я чувствую, что у меня впервые за лето кожа липкая от жары. Гранитная крошка хрустит под подошвой. Люди шаркают. Когда идут мимо меня. Выгуливают собак: рыжие лисички сиба-ину, стройные бассенджи, белый уиппет идёт выкатил язык, кудрявые и лохматые породы и такие же люди. Весь город вывалился на бульвары и улицы. Захожу в Таврический.— Ой, я всё таки не люблю Таврик, — говорит девушка своей подруге, проходят мимо меня. — Слишком с ним неприятных воспоминаний.В Таврическом я гулял всего пару раз: первый раз с В., второй — с К. Если уж по-честному, воспоминания хоть и вроде бы приятные, но я бы предпочёл их стереть подчистую. Соскрести с памяти всё, что связано с теми встречами, отправить в «Корзину» и нажать «очистить».Прохожу глубже в парк и думаю, что здесь можно снимать рилс про летние движения. Вот парень в синей рубашке фотографирует на айфон девушку в белом облегающем платье на фоне кустов с белыми цветами. Она наигранно поправляет волосы, выгибается, смотрит в камеру телефона.На поляне среди цветастых тряпок, картин с мандалами и звуковых инструментов по типу ханга и «поющих чаш»лежит на траве под ярким покрывалом босой мужик. На лице — маска для сна. Над ним пара девушек в длинных юбках проводят ритуал: постукивают в колокольчики, окуривают пространство аромапалочками. Запах сандала, можжевельника и чего-то «индийского», «духовного» плывёт по поляне.Метрах в двадцати девушки на ковриках для йоги, растягиваются в асаны и снимают себя на телефон, торчащий в штативе.У забора между деревьями мужчина во всём чёрном отжимается на траве, потом вскакивает, делает «двоечку», будто он на спарринге по боксу. Затем снова падает и отжимается.— Я сегодня буду жёстко кутить, потому что у меня выходной, — говорит в телефон пузатый парень в очках, стоя с велосипедом между ног.— Мне кажется, или там мужик кота выгуливает? — замечает его друг, тоже на велосипеде рядом.Я прохожу мимо и вглядываюсь в сторону, где мужчина выгуливает белого с рыжими пятнами кота. Они на другой стороне пруда. Кот идёт поодаль, медленно и настороженно. Кажется, даже без поводка.В остальном — привычный летний день в саду: люди устраивают пикники, сидят группами, кто-то играет на гитаре, лежат на пледах, бесцельно бродят по дорожкам Таврического.

Продолжим про деньги. Вот есть у нас Пушкин, Достоевский (про его бедность, ладно, все и так знают) — вроде бы гении, классики, окутаны ореолом величия, как сейчас сказали бы — успеха. Но на деле всё куда интереснее, куда грубее и честнее.Пушкин деньги любил, но обращаться с ними не умел. Хотел комфорта, помогал близким, но жаловался на вечную нехватку и тратил всё подчистую — на светскую жизнь и карты. После смерти оставил огромные долги. В пересчёте на наши — буквально десятки миллионов рублей.В письмах другу Павлу Нащокину поэт отмечал:«У меня была в руках, и весьма недавно, довольно круглая сумма; но она истаяла и до октября денег у меня не будет»Достоевский жил в постоянной нужде. Часто шёл на компромиссы — писал то, что можно продать, откладывая большие замыслы. В юности был сослан на каторгу, позже — втянулся в азартные игры и проигрывал всё подчистую. Писал жене:«Аня, милая, друг мой, жена моя, прости меня, не называй меня подлецом! Я сделал преступление, я все проиграл, что ты мне прислала, все, все до последнего крейцера, вчера же получил и вчера же проиграл! <…> Сначала проиграл немного, но как стал проигрывать — захотелось отыграться, а как проиграл еще более, тогда уж поневоле продолжал играть, чтоб воротить по крайней мере деньги нужные на отъезд — и проиграл все»Бунин начинал с работы в газете, переводов и корректуры. Денег не хватало, голодал, но обращаться за помощью не любил (у него был богатый отец). Писал брату:«Штаны у меня старые, штиблеты истрепаны. Ты скажешь — пустяки. Да, я считал бы это пустяками прежде, но теперь это мне доказывает, до чего я вообще беден как дьявол, до чего мне придется гнуться, поневоле расстраивать все свои лучшие думы, ощущения заботами (например, сегодня я съел бутылку молока и супу даже без «мягкого» хлеба и целый день не курил — не на что)»Чехов воспринимал деньги как необходимое средство. Даже в бедности сохранял самоиронию:«…Деньги на исходе. Приходится жить альфонсом. Живя всюду на чужой счет, я начинаю походить на нижегородского шулера, который ест чужое, но сверкает апломбом»***«…Денег у меня нет, буду жить впроголодь, но постараюсь не брать денег вперед, ибо авансы понадобятся летом, когда я бездельничаю и нуждаюсь в лишних, шальных деньгах. Ради весенних и летних дебоширств стоит поголодать зимою».Но больше всего мне нравится, как о своём положении писал Довлатов:«Деньги я пересчитал, не вынимая руку из кармана»

«Денег у меня нет, буду жить впроголодь» — это, кстати, писал Чехов. К деньгам он относился как к необходимости, но не шибко о них заботился. А когда у него деньги заканчивались, то писал о них с юмором и подшучивал над собой.Я тоже живу и подшучиваю. Хотя скорее уже — глумлюсь над собой. Последние три месяца живу на накопления, надеюсь на лучшее в плане поступления этих «так называемых средств», и при этом думаю, что у меня есть план. Не закладки и айти, и не онлифанс или стримы. Посвящу вас в свои планы:Первый — самый привлекательный: покинуть Петербург на год-два, пожить в родном городе в родительском доме. Поэкономить остатки «средств», отдохнуть, прийти в себя. Будет стыдно. Неудобно. Неуютно и без всякого чувства «родного дома». Дом мой теперь — Петербург.Второй план: последовать совету друга и идти на СВО. Защищать родину, выполнять её приказы, отдать тот самый «долг». Но — без навыков, без опыта, а админ даже в армии не служил, — будет тяжело. И не факт, что я там буду полезен. Разве что проследую путем Хемингуэя — с блокнотом вместо автомата.Третий план: до последнего USDT сидеть в Петербурге и искать себе применение. Путь максимально непонятный и окутан «туманом войны». А кто из нас любит неопределенность? Правильно, никто, блять, не любит. Так что два первых шага выглядят хотя бы понятнее.Что будет делать наш герой в этой ситуации? Совсем непонятно. Я будто бы стою в поле у камня, на котором вырезано корявыми буквами:Домой уедешь — стыда не оберешься. На СВО пойдешь — может и живым не вернёшься.В Петербурге останешься — тут даже я не знаю, братан, что тебе делать. И стоит он у камня. Чешет репу. И выбрать никак не может.

Скрипач вернулся. Я рассказывал, что у меня во дворе происходит всякое: дерутся пьяницы — проклиная друг дружку; школьники пинают хуи; забредают солевые и начинают философские монологи о смысле бытия и глубинах бездны, которая всматривается в тебя; студенты шарят по закуткам в поиске закладки. И при всём этом мракобесии — где-то за стеной играет скрипач. Так вот.Июль. Типо лето. Суббота. Девятнадцать градусов, небо залито лазуритом, изредка лениво ползут облака. Настроение читать «Бежин луг» Тургенева.Во всей этой мимолётной неге, у меня во дворе трудятся гости из ближней Азии. Пилят доски, таскают листы металла, что-то бросают, грохочут, каркают на своём языке.И в это же время, по двору тянется звук скрипки: темп то нарастает — нетерпеливо, нервно, то замедляется — в протяжную, долгую, полную тоски мелодию.