Doing Being Ordinary

Меня всегда удивляет, насколько может быть чувствительно человеческое тело к малейшим различиям в мире. Недавно я приехал из поездки, и после выкладывания вещей из своего рюкзака, которым часто пользуюсь, я почувствовал, что пустой рюкзак вроде как тяжелее обычного. Я заглянул в основное отделение и во внешний карман, но ничего странного, чего там не было бы раньше, не обнаружил. Потом я заглянул во внутренний карман. Там лежала зарядка для телефона, которую я обычно не нашу с собой. Я решил, что, видимо, дело в ней. Однако после того, как я достал зарядку, рюкзак по-прежнему казался немного тяжелее обычного. Тогда я подумал, что это мне уже мерещится или это какая-то остаточная иллюзия (как след на сетчатке после того, как вы посмотрели на яркий предмет).Спустя несколько дней у меня возникла необходимость вынести мусор в бак, который у нас индивидуальный и находится на улице. Бак стоит в металлическом ящике, который закрывается на ключ. (Ключ довольной массивный, но не огромный.) Я начала искать ключ, но не нашел его на обычном месте. И тут я вспомнил, что по пути на вокзал захватил с собой мусор, чтобы выбросить в бак, и ключ положил в рюкзак. Я открыл внутренний карман рюкзака и ключ оказался там. Я его просто не заметил, потому что он черный и я никогда раньше не клал его в рюкзак.То есть тело действительно почувствовало наличие ключа в рюкзаке. Это не была иллюзия. Я вспомнил, что такое уже происходило раньше: я брал пустой рюкзак в руку и чувствовал, что он тяжелее обычного. При этом утежелявший предмет мог быть довольно легким, вроде пары санитарных масок. Видимо, тело непрерывно опривычивает мир и замечает малейшие отклонения от ожидаемого состояния мира. (Вспомните, насколько ваше тело чувствительно к горизонтальности поверхности, по которой оно идет.) Скорее всего, привычки различаются в зависимости от типа телесности, но они будут неизбежно вырабатываться любым телом.

Звоню по видео в WhatsApp маме. Она снимает основной камерой комнату, чтобы я нашел там вещь, которая мне нужна. В кадр попадает моя бабушка, так я узнаю, что она тоже присутствует на фоне этого разговора. У бабушки средняя степень деменции, поэтому она может не все помнить.Я ей: Привет!Бабушка: ага,[приятно…Мама: [туут у нас бабушкаБабушка делает паузу, кивает и всматривается в экран и добавляет: …увидеться Я знаю, что по мере развития деменции бабушка все больше использует обороты, которые оставляют развилку: узнает она человека, с которым здоровается, или нет? Здесь она оставила развилку для "приятно познакомиться" и "приятно увидеться".Для узнавания ей нужно время, внешность близких постоянно меняется, эти изменения опосредованные мелким экраном, еще больше затрудняют узнавание.Это Вася или Боря? — так бабушка не может различить нас с братом во время другого, уже коллективного звонка на следующий день. Смотрит в экран и смеется. Моя мама несколько раз за звонок указывает ей: это Вася, а это Боря. В момент называния моего имени я машу ей рукой. Наши голоса и интонации с братом бывают очень похожи — говорить по видео связи “это я Боря” — нет смысла.

Недавно на белой футболке, в которой я хожу дома, появилось желтое пятно. Пятно было довольно большое, четкое и располагалось сзади в районе поясницы. Первая мысль, которая пришла мне в голову, — что это пятно от пота. Поясница довольно часто потеет, поэтому появление там пятна логично. Правда, смущало то, что пятно было не похоже на другие пятна от пота, которые я видел на своей одежде: оно было более насыщенно желтым (даже ближе к оранжевому) и располагалось в месте, где обычно никакие пятна не появляются. Я знаю, где у меня обычно пятна от пота на футболках: в подмышках. Это было не там. Ситуацию усложняло то, что недавно я видел такие же пятна на другой своей белой футболке, но только они были маленькие и на плече. В общем, пятно было довольно загадочное, но объяснимое. Я решил, что это следы пота. А потом, однажды ночью, перед сном, меня осенило. Я понял, откуда пятно взялось. Недавно мы купили подержанные деревянные стулья, и один из них сделан так, что, когда сидишь, поясница упирается в низкую спинку. Стулья, вероятно, были покрыты специальным маслом, которое начало выделяться, когда моя влажная от пота футболка прикасалась к спинке. Тем более, что это были как раз очень жаркие дни и я потел довольно часто. А пятна на плече объясняются тем, что после покупки я нес стул на плече. Тело в месте соприкосновения потело и стул мазал футболку.

“Я всю сознательную жизнь боюсь показать свою слабость. Зная, что в любо момент рискую, обнаружив ее, дать е воспользоваться. Люди очень жестокие к психологическим расстройствам. То, какие слова сразу подобрала эта девушка для описании ситуации , очень красноречиво. В состоянии когда я не могу больше сопротивляться миру, я прячусь. Когда больше не могу что-то из себя разыгрывать, что-то доказывать. Мне всегда нужно доказывать своё право – чувствовать по-другому и при этом не быть вычеркнутой из общества как маргинальный/ аномальный элемент. А сейчас моя слабость, она понятная всем. Ее видно. И жестокости как будто стало ещё больше от этого. А я, подкошенная и психологически, и физически, совсем больше не могу сопротивляться. И получается, что я просто каждый день становлюсь ещё больнее и ещё слабее. Я убываю.”“Раньше просто у меня был неосязаемый диагноз. Когда я не чувствовала себя достаточно сильной, чтобы не выстраивать защиту наружную, я не выходила из дома просто. Но я знаю, что я как червячок для рыбки. Каждому маньяку нужна своя жертва. Для меня поэтому так не странно, что как люди могут убивать людей. Вот этот чувак я в его глазах видела эту ошеломительную радость, удовольствие от психологического насилия. И понимала, что другие формы насилия он не совершает просто потому, что они ему аукнутся, а это нет.В мире очень много таких ребят. С беременными женщинами это кажется особым нонсенсом, но благо есть поле отработки на любой психологической нестабильности, которая не бросится людям в глаза и которую поэтому не считают как особую жестокость. Тут же не только этот чувак был. Была куча людей, которые больше готовы увидеть источник своих бед в горько плачущей женщине, чем в вовсю улыбающимся орущем чуваке. Они не понимают его языка, но они видят его в позиции силы. И принимают именно это позицию ) а он подкидывает правильные брёвнышки в огонь, говоря на доступном им языке ключевые слова типа «неадекватной», чтобы им было за что прочно держаться”

Я продолжаю объяснять шефу, что моя жена может лететь, ей просто нужно посидеть и все. Еще больше меня удивляет какое-то самодовольство на его лице, я не могу понять его эмоцию, почему у него нет сожаления, почему нет холодного безразличия, почему именно легкая ухмылка? Как будто ещё чуть-чуть и он скажет мне, что он меня предупреждал — и укажет отойти куда-то в сторону, чтобы потом разобраться с нами. Я понимаю, что его стиль общения, казавшийся мне и моей жене высокомерным, может быть каким-то приемом, о котором я не знаю: типа доводить человека, чтобы проверить, можно ли его пустить на рейс.Шеф все это время перебрасывается фразами по рации и я вижу как наверху появляется стюарт: он смотрит на наш эмоциональный спор. Скорее всего, он сейчас может только видеть наш разговор, это разговор на повышенных тонах и я понимаю, что это выглядит как конфликтная ситуация. Из-за этого вида разговора нас могут не пустить на рейс, если наверху произойдёт ещё более критичная оценка: по рации им говорят, что беременная женщина «плохо себя чувствует», а стюарт в это время видит эмоциональный спор. Нам могут отказать не столько потому что она «плохо себя чувствует», но из-за опасений конфликта на борту самолёта.Я понижаю тон и пытаюсь успокоить шефа. Для этого я говорю ему, что мы конечно дождёмся решения команды, это им принимать решение. Но повторяю и те же фразы, на этот раз более спокойно и как бы резюмируя: она может лететь, она нормально себя чувствует, ей просто надо было посидеть.Моя жена сидела на ступеньке, молча, закрыв лицо руками и волосами. Я всем своим видом показывал, что я вышел из разговора. Я воспользовался тем, что сзади меня очередь. Я встал так, как стоят в очереди, а не так, как будто слушаю, что говорит шеф по рации и как будто вот-вот снова открою спор, если услышу что-то не то. Хотя я не сделал ни шагу, но теперь я не столько стоял рядом с шефом, сколько стоял в очереди, смотрел наверх трапа и слегка улыбался стюарту в ожидании, когда и если нам разрешат подняться. На борту моя жена села на своё место у окна и тихо плакала, закрывшись волосами и уткнувшись в стенку. Со стороны казалось, будто смотрит в окно.На соседнем сидении перед нами две девушки обсуждают на русском как долго мы ждали посадки. «Какая-то сумасшедшая села на трап и перегородила всем путь», «и из-за этой шизанутой дуры пришлось ещё ждать». Моя жена встаёт и через сиденье говорит им, что она беременная, что она ждала вместе с ними час в очереди и ей просто нужно было сесть. Пожалуйста, не судите так жестоко о людях, когда вы не знаете, что произошло. Я удивлялся тому, как она себя сдерживает. Наша соседка повернулась к нам и извинилась. В это время я видел, что стюарт бросил взгляд на наши места. Ровно когда моя жена встала и, нависнув над пассажиркой перед ней, что-то ей эмоционально говорила. Стюарт никак на это не отреагировал и даже не задержал взгляда, но я понимал, что скорее всего для него это анормальная ситуация. Спустя время все пассажиры уселись, а в кабину пилота заходит тот шеф снизу, который говорил что она не может лететь. В его руках был какой-то листок с распечатанным списком и надписями от руки. Он заходил и выходил из кабины. Какая вероятность, что он может идентифицировать с какими пассажирами он говорил? Есть ли вероятность, что они где-то помечали беременную пассажирку? Обсуждают ли они ещё спор у трапа и состояние беременной пассажирки? Мне казалось логичным, что момент высадки с рейса будет как раз после того, как все уселись: чтобы легче было выводить и не создавать лишнего недовольства. Шеф ушёл и больше не поднимался на борт. Дверь самолёта закрыли. К нам никто не подходил и у меня было ощущение что нас решили оставить. Может они и вообще не обсуждали ни эту ситуацию, ни стоит ли снимать с рейса беременную женщину, я не знаю.