Лиза Ханым

Сижу в страннейшем из мест, в которых я успела побывать сегодня, на тренировочном стадионе Бешикташа, в каждом углу которого бегают какие-то дети, и один из них мой сын. В кафетерии на трибуне хочется попросить пивка, хотя я точно знаю, что его здесь не водится, разносят спитый чай, стадион в низине постепенно затягивает туманом и к каждому удару мяча призывают Аллаха с трибун страстно болеющие родители. Ровно ради странного я в свое время и оказалась в Стамбуле, но никогда не знала, что концентрация его в моей жизни будет настолько высока. Например, я теперь подрабатываю присяжным переводчиком. Я всегда думала, что для этого надо долго учиться в турецких университетах, сдавать какие-то хитроумные экзамены, но оказалось, что надо просто подтвердить знание иностранного языка дипломом и — сюрприз — произнести присягу в присутствие двух свидетелей. Теперь мое утро частенько начинается с чужих историй: кто продает и покупает квартиры, кто тащит весь свой скарб в Сингапур, кто открывает бизнес в Пендике. Весь прошлый месяц после нотариуса я бежала к монашкам в бомонти, где раскладывала с Таней брюлики по коробочкам: единственная золотая цепочка из пожертвований случайно нашлась на полу под кучей коробок с пластиковыми бусами. А потом снова бежала — вести онлайн-курс, давать интервью, брать интервью. И, потом дальше — в книжный "Полторы комнаты", где я с конца января работаю куратором, и где каждый шаг кажется напоминанием о сотнях идей и планов, которые мне никогда не довершить. Я недолюбливаю Бродского, два года после начала полномасштабной войны сидела без работы и все эти два года избегала общения с соотечественниками. В первую очередь, потому что сил моих больше нет терять людей — те, которым я отдаю часть сердца, уезжают куда-то дальше, в красивое, а я остаюсь в своем странном третьем мире бесконечно тосковать. Тем символичнее, что теперь я работаю Чебурашкой у портрета Бродского и строю дом друзей. Как бы я ни любила продавать книжки — и как бы ни хотела, чтобы их больше покупали, — лично я в первую очередь занимаюсь тем, что хожу с фонарем и бесконечно ищу людей, и бесконечно радуюсь, когда нахожу. Пока все это живо, можно позволить себе картинки и разговоры, и я мечтаю только о том, чтобы мы все успели встретиться пока живы и тут. И чем больше кругом горя и отчаяния, тем это желание сильнее.

В Турции выборы называют праздник демократии — и это, кстати, именно так и ощущается. В Джихангире на участок выползает все местные богачи и потомственные стамбульчане в жемчугах и шелках, я никогда в Турции не видела столько красиво одетых людей в одном месте. Я пошла с утра, чтобы не стоять в очереди, и в итоге немного запуталась в бюллетенях и теперь буду считать, что во всем плохом виновата лично.  Но я так же отвыкла от свободных выборов, как от того, чтобы писать в этот канал. Всего две недели назад  мы с Бенцом пытались проголосовать против Путина: очередь тянулась почти до Галатской башни, наша грузинская подруга Мариам неторопливо жгла напротив консульства свой российский паспорт, а ее устало и столь же неторопливо окружала полиция, Беня страшно переживал, что скоро начнут бить дубинками и потребовал уйти, пока не началась паническая атака. Ну а сейчас настроение праздничные: все улыбаются и обещают, что уж в этом году мы не загрустим. Хозяин моей любимой чайной Метин притащил трёхнедельного младенца и всем его, сияя, показывает: вот, говори, вам что-то хорошее в новом году.

Провела увлекательный вечер, наблюдая за удивительными приключениями бениных умных часов. Часы были подарком на прошлый новый год от моего брата Гоши — вообще Беня просил денег на чипитосика (так он называет тамагочи), но я сумела его убедить, что тамагочи в итоге может помереть и Беня будет очень плакать, и уговорила потратить деньги на полезное. Часы умели сообщать, по какой именно траектории Беня играл в футбол после школы во дворе, или звонить мне со срочными новостями, например, что у Бени зуб выпал («красивенький!»), а еще красиво изображали его как бородатого усатого мужика, потому что я что-то напутала с настройками.Ну короче, ничего больше с часов нельзя будет сообщить, потому что Бенёк шел домой, присел на пенёк, и судя по gps-трекеру, так их на пеньке и оставил. Час спустя часы ойкнули и сообщили, что их куда-то уносят. Тут мы сообразили, что часов нет — приложение сообщало, что часы отправились за баклавой на Таксим. Пока часы сидели в баклавашной, мы пытались им дозвониться и надеялись, что их просто нашел какой-то турист и скоро он наестся баклавы и отдаст нам их обратно. Но нет — прошло полчаса, часы ойкнули еще раз и отправились далеко-далеко. Сначала их долго везли на метро, потом долго трясли на автобусе, потом еще полчасика подержали в спортзале, а потом, отправив сигнал СОС в семейную группу и звякнув мне напоследок, часы отключились навсегда где-то в Кемербургазе между автозаправкой и религиозной школой имени Эрдогана.И чем дальше удалялись от меня часы, тем сильнее я ловила себя на сочувствии к несчастному балбесу, который тащит их через весь Стамбул, чтобы, вернее всего, никогда ими потом не воспользоваться. То есть часики, конечно, надо было вернуть, но от жизни между имам хатипом имени Эрдогана, автозаправкой и баклавашной я готова откупиться любыми часами. Так чипитосик в нашем доме погиб, еще не родившись, а я научилась ценить свои привилегии!

Залечь на дно в Султангази!

Сегодня в Стамбуле какая-то невероятная погода, светит солнце, 16 градусов, все зачем-то стало расцветать, хотя зима не кончилась.А год назад был мороз, я бежала по заморозкам в дашину школу на разговор с директрисой, в метро полетела электростанция и встали все эскалаторы, на улицах никого не было и было еще не до конца понятно, что произошло. Потом я все время думала — как же так совпало, что то землятресение выпало на самую холодную ночь в году, сколько людей погибло в первые часы, когда помощь элементарно не могла пройти по замерзшим дорогам.В турецких сетях сегодня пишут #мынезабудем. Многие вчера вечером поехали в Хатай, на безмолвное шествие в четыре утра. Но толку-то от нас. Я помню, как год назад мне очень помогали, мы собирали пожертвования, люди паковали и отвозили коробки, я лично купила три палатки на деньги, которые мне передавали знакомые и друзья. И что же — год спустя люди все так же живут в палатках, где их то морозит, то затопляет. Турецкая BBC сегодня посчитала: государство обещало отстроить за год 319 тысяч домов, всего — 650 тысяч. Отстроено 45 тысяч. Где-то с месяц назад, во время очередного затопления, мне звонила вернувшаяся из Адыямана сестра мужа. Рыдала, рассказывая про затопленные палатки, про пустоты на месте домов, где жили друзья и родственники, про ни одного знакомого лица.Я просто хочу сказать, что никогда в жизни не видела такого горя и не думаю, что оно отражено хоть в каких-то цифрах. В деревнях вокруг Хатая, Мараша, Адыямана погиб каждый третий — я не думаю, что в городах, где оказались стерты целые районы, погибло меньше. Мы все продолжаем жить в тени этого горя, со страхами и чувством беспомощности, которые с тех пор навсегда остались с нами. Но главное, что обнажило это землетрясение — насколько прогнило, провалилось все в этом государстве. Потому что конечно коррупция и государственная безответственность — одна из причин того, что произошло. И все это прекрасно оказалось забыто в пропагандистском угаре. Я сегодня ездила в Фатих к зубному, возвращалась домой по наклейкам «Израиль убийца детей», на площади Таксим, между юртой о полете первого турецкого космонавта (внутри обещают планетарий, а показывают речь Эрдогана) и сгенерированными ИИ видео палестинских детей. И думала, что моя Турция, возможно, полегла навсегда вместе с историческим центром Хатая. Уже сколько месяцев, как я ее больше не нахожу, и кажется, уже и не ищу больше.