История одного умирания

Цифровые останкиВсе предыдущее касалось того, что человек способен оставить в окружающей его действительности. Но что делать с тем, что составляет природу более эфемерную - цифровые данные и цифровой след?Основной вопрос, который здесь задается, состоит в следующем: кто и как должен управлять цифровыми останками после смерти человека? В данном случае говорится именно о физиологической смерти человека, пока что смерть социальную и смерть в пространстве Сети мы не трогаем.Казалось бы, в чем сложность: да, это цифровые активы, но все же активы, поэтому должны наследоваться, как и все остальное, а значит, и управляться наследниками.Однако в реальности это происходит не совсем так. Обычно выделяются способы посмертного управления: суррогатное управление (осуществляется другим человеком или платформой, где остается этот аккаунт), автоматизированные сообщения (заранее запланированные публикации), ИИ (воскрешение личности с помощью нейросетей).Критика такого взгляда, говорящего, что нематериальные цифровые активы (в том числе, метаданные) должны наследоваться, может выстраиваться на трех стратегиях: 1. к метаданным и цифровому следу такое рассуждение о наследовании и собственности неприменимо, поскольку мы не производим эти данные целенаправленно. Действительно, когда я делаю фото, я делаю его не ради того, чтобы собрать метаданные, которые обнаружу в свойствах (на какой объектив снято, какова геолокация и др.). А если я не произвожу эти данные целенаправленно, то и преимущественных прав как прав собственности я на это не имею. 2. наследственное и гражданское право защищает интересы умершего, но только до определенного предела: право на достойное обращение и исполнение последней воли. Но почему эти отрасли права должны заботиться обо всем то, что человек оставил после себя в жизни? Более того, такая «забота» может ущемлять и поражать в правах тех, кто продолжает жизнь. 3. утилитаристская трактовка говорит о том, что в определенных условиях возможно обосновать необходимость передачи такого цифрового следа в наследство и его правовую защиту, однако признает это только в том случае, когда эти данные могут быть использованы для стимулирования создания ценностей и благ для тех, кто продолжает жить.

Попробуем ответить на заданный вопрос. В первом приближении, ответ будет состоять из односложного «да». В данном случае и закон будет говорить то же самое:Действия по достойному отношению к телу умершего должны осуществляться в полном соответствии с волеизъявлением умершего, если не возникли обстоятельства, при которых исполнение волеизъявления умершего невозможно, либо иное не установлено законодательством Российской ФедерацииФедеральный закон "О погребении и похоронном деле" от 12.01.1996 N 8-ФЗОднако, если посмотреть пристальнее, то можно увидеть, что воля умершего в основном касается способов обращения с его телом (в законе упоминается ограничение возможности забора органов и тканей, желание быть погребенным в определенном месте и др.), но о способах обращения с переданным в наследство имуществом - за исключением определенных категорий - не говорится. То есть я могу прописать в завещании то, где и как должен быть похоронен, но не могу дать юридически обоснованное указание своему наследнику, как необходимо распорядиться имуществом, которое я ему оставляю. Да, существует еще исполнитель завещания, некое промежуточное лицо, которое обязуется исполнить переход завещаемого к наследникам, и это лицо может действовать как доверенный управляющий. Но я имею в виду в своем рассуждении именно наследника, который уже вступил в права собственности. И это выглядит довольно логичным: умершая личность более не способна осуществлять свои права собственности, и они перешли к другому человеку, который теперь их осуществляет в полном объеме. Ограничение в виде воли умершего выглядело бы довольно сложным обременением и поражением права того, кто унаследовал имущество. Но это с точки зрения логики и юриспруденции. Этика, как мне кажется, будет относиться к такому положению дел более настороженно. Выбор наследника может быть продиктован желанием познакомить его с тем, что я определенным причинам не могу раскрыть ему при жизни (например, содержание собственного письменного стола, как это происходит в случае Кафки). Но в то же время, я могу не желать, чтобы это содержимое стало достоянием общественного взгляда, и желаю сохранить личную тайну даже после наступления смерти.

Два модуса мертвого телаТело человека имеет важное значение в том, как мы выстраиваем культуру, общество, политику. Но это живое тело. А что с телом мертвым?Мертвое тело может быть рассмотрено как имеющее внутреннюю и инструментальную ценность. Внутренняя ценность трупа, как указывают А. Кемпбэлл и Г. Джиллет, заключается в том, «что личность и тело неразделимы […] и самоценность живого человека (представленная особо в его анатомических формах) присваивается мертвому телу», и близкий умершему человек может выразить свою близость к нему через взаимодействие (просмотр, прощание) с мертвым телом. «Инструментальная же ценность обнаруживается, когда его воспринимают как источник воспоминаний, и ведет к убеждению, что с трупом надо обходиться уважительно и деликатно. […] Инструментальная ценность трупа проявляется и тогда, когда он становится источником внутренних органов или служит пособием для обучения или практики».Понимание мертвого тела как обладающего ценностью для близкого круга других (родственников и друзей) и для дальнего круга (общества, ученых, потенциальных реципиентов) может вступать между собой в противоречие. Особенно ярко это становится видно, когда начинает обсуждаться вопрос о способах действия с этим самым мертвым телом. Обычно тот, кто является наследником, способен в том числе выражать интересы уже несуществующей личности, однако проблема в том, что то, насколько корректно эти интересы будут выражены, остается только на совести того, кто эти интересы выражает (т.е. наследника). Отсутствие прямого регулирования и вмешательства, с одной стороны, воспринимается позитивно, но с другой стороны, все, что остается, это надеяться на благонадежность моего наследника и душеприказчика: что он выполнит мою просьбу именно так, как я это высказал. Франц Кафка в своем завещании пишет:«Всё же остальное из написанного мною (опубликованное в газетах, рукописи или письмах) без исключения, насколько это возможно достать или выпросить у адресатов (большинство адресатов ты ведь знаешь, речь идёт главным образом о [госпоже Фелиции], в особенности не забудь о нескольких тетрадях, которые имеются у [госпожи Поллак]), – всё это без исключения, лучше всего нечитаное (я не запрещаю Тебе заглянуть туда, но мне, конечно, было бы приятнее, если бы Ты не делал этого, во всяком случае, никто другой не должен заглядывать туда), – всё это без исключения должно быть сожжено, и сделать это я прошу тебя как можно скорее».Если бы Макс Брод исполнил эту просьбу в точности, мы бы многое потеряли. Но должны ли мы вообще полностью и безусловно уважать решение личности, которой больше не существует?

Действие в трех лицахФранцузский философ Владимир Янкелевич в своей замечательной по размаху и влиянию работе под названием «Смерть» довольно подробно разбирает то, как мы способны вообще смотреть на смерть и видеть ее. В отличие от исследования Ф. Арьеса «Человек перед лицом смерти», которое во многом посвящено систематизации и описанию конкретной эмпирики и взглядов на смерть от древности до современности, В. Янкелевич разрабатывает концептуальную модель, которая позволяет проанализировать саму оптику. Итак, возможны три взгляда или видения смерти. 1) Смерть в третьем лице: обезличенная смерть какого-то человека2) Смерть во втором лице: смерть близкого, которая воспринимается как личная утрата3) Смерть в первом лице: как смерть своя собственная, которая когда-то случится. В этом случае рассуждение выстраивается вокруг двух категорий: о знании точного часа наступления смерти (что можно было бы назвать эпистемологическим измерением) и о неизбежности смерти (что обладает экзистенциальным измерением). Исходя из этого формируются две стратегии интерпретации двусмысленности смерти: оптимистически-пессимистичная и пессимистически-оптимистичная. В широком смысле такие характеристики интерпретаций двусмысленности смерти могут быть использованы в качестве описания жизненных программ: неточность наступления часа смерти при самой ее неизбежности в разных интерпретациях делает акцент на самих способах работы с осознанием собственной конечности. В пессимистичном варианте может приводить к зацикленности и невозможности обрести смысл. В оптимистичном варианте такой способ работы будет выражаться в деятельностном стремлении созидать и творить, поскольку неизбежность смерти указывает на конечный набор времени. В конце концов, существование смерти как границы, проницаемой только в одну сторону, так и жест указания на эту границу, ничего не говорит об отсутствии смысла у всего того, что находится до.

Will you?