Сполохи грозы

Посмотрел Солярис Тарковского. Вещь, которая давно меня обходила по каким-то совершенно не ясным причинам - каждый раз, начиная смотреть этот фильм, я ощущал трудно объяснимое чувство отторжения - но при этом - фильм оказался замечательным - сложным и глубоким, как и всё, впрочем, у Тарковского.Что хочу особенно отметить, друзья - Тарковский раз за разом обращается к теме внутренней самонедоступности человека, его закрытости и неизвестности для самого себя. Внутри нас есть нечто, возможно самое сокровенное, возможно даже самое определяющее (например, на этом когда-то настаивал Лакан, ну да ладно), но при этом от нас закрытое, запечатанное будто семью апокалиптическими печатями (возможно, сделаю я опять отступление, тут скрывается ещё одна трактовка Откровения апостола Иоанна, однако не буду богохульничать и брать на себя такие громкие слова). В Сталкере бедный Писатель боялся войти в комнату исполнения желания, потому что боялся узнать свои желания. В Солярисе бедные исследователи планеты-океана мучаются невыносимыми призраками своего подсознания, призраками, несущими немой укор их совести и личности. И в этой связи финал Соляриса с аллюзией на картину «Возращение блудного сына» Рембрандта - подобен лучу надежды на самопримирение, а через это и на примирение со всем миром - на примирение через прощение и любовь (что, в сущности, порою одно и то же). Последнее наталкивает меня рассказать вам о своих размышлениях о, в некотором смысле, опасности, но незаменимости христианства. Но об этом в следующий раз, друзья.

(не задано)

Прошу простить за долгий перерыв, вызванный исключительно обилием дел и хлопот. Для успокоения ваших душ дарю вам нечто прекрасное. Саврасовских грачей. Есть в них что-то меланхоличное, но сильное - как вальяжное переламывание весной хребта зиме. И в этом восприятии прихода весны, поддернутом легкой тоской, и в этих серых, но уютных пейзажах, нет ли в них чего-то щемяще родного. И откуда оно взялось? То ли из обложки школьного учебника, на котором красовались саврасовские грачи; то ли в этих грачах - как в зеркале - отражается всё наше разухабистое культурное ядро с Достоевским и Толстым - такое же тоскливое, такое же неумолимо торжествующее.Русский Логос, друзья - ну или бессмысленные интеллектуальные игры скучающих русских интеллигентов.

Слушал вагнеровскую увертюру к опере «Тангейзер» и подумал о том, что творение необходимо отделять от творца. Вагнера принципиально не слушают некоторые, особенно чувствительные представители интеллигенции, не слушают, потому что Вагнер был неотъемлемой частью эстетики Третьего Рейха, потому что Вагнера слушал Гитлер и тд. Эта странная политизация всего на свете отдаёт глубоким инфантилизмом и каким-то подростковым желанием выказать своё «осознанное фи» всем тем, кто не «осознан», не «политкорректен», не «осведомлен политически». Такой инфантилизм и позерство скрывает в себе радикализм и желание делить мир строго на своё/чужое, и в этом больше нацизма, чем в прекрасных произведениях Вагнера, намного больше.Ещё подумалось, что из какого бы мусора души не создавалось искусство; из каких бы комплексов, грехов, ошибок, травм и прочего неприятного (а этого было, судя по всему полно, и у того же Вагнера, и у нашего прекрасного Петра Ильича Чайковского, да и многих иных гениев) не появлялись великие произведения, они будут белоснежно чистыми всегда - вот такое очищающее действие творчества.

Продолжая предыдущее рассуждение, вспомнил определение человека, данное Кьеркегором, а в последствии, использованное Хайдеггером с некоторой модификацией. Человек есть тот, кто способен испытать священный трепет. Действительно. Только человек может вздохнуть сумеречный весенний воздух и почувствовать в нём аромат молодой нарождающейся Вселенной. Только человек может с ужасом сталкиваться в своей душей с абсурдной и какой-то комичной даже своей конечностью. Только человек может горько и глубоко тосковать от недостатка наполненности жизни. Это тонкая настройка человека и настраивает его на поиск вечности. Вечность она то за весеннем ветром, то за глазами любимой женщины, то во мраке ничего, то в поглощающей полноте океана. И за всем этим стоит то, что обычно называют священным, священное, обязывающее нас трепетать и осмыслять, а значит творить.