Виленская: маленькие тексты

Поделитесь, вам писала фальшивая Анна Виленская с просьбой скинуть 100 000 рублей на сбер? А то мне с утра все друзья похвастались своими телеграм-беседами с разводилами.PS.: Вот это у скамеров инфляция!

Вторая часть (начало сверху)По поводу языка. Оказалось, что я читаю материал на английском очень хорошо и очень плохо одновременно. У меня есть суперспособность: во время работы я совсем не рефлексирую, как я выгляжу и как я звучу. Если я забываю слово, я не испытываю неловкости. А слова я забываю достаточно часто, и иногда это получается смешно. Сегодня пыталась объяснить, что Садко спустился на дно Ильмень-озера, и сказала, что он «deсided to go downstairs to the water». Иван Сусанин у меня то peasant, то, почему-то, plesant. Снегурочка у меня сегодня не растаяла, а трагически «превратилась в воду» (хотя я учила этот глагол, просто от волнения он вылетел у меня из головы: таять — to melt). Короче, я доношу свою мысль в том же темпе, что и на русском, но на очень смешном английском. Про акцент вообще молчу: тот тонус речевого аппарата и четкость произнесения согласных, который я нарабатывала годами, на английском звучит довольно грубо и странно. Но, как я и предполагала, это нисколько не мешает людям меня понимать. Я не горжусь своим английским (в отличие от устного русского — им горжусь ужасно), но и не стыжусь его. В конце концов, если что-нибудь из моих пёрлов повеселит народ, то это даже плюс!Конечно, можно было бы прописывать английский текст и заучивать его, но я вообще не умею учить никакие тексты, для меня это – пытка. Зато я «обкатываю» лекции по понедельникам в зуме перед моим другом и коллегой Арменом Захаряном, и это настоящее благословение, потому что Армен помогает мне и с формой, и с вокабуляром, и с дисциплиной: после у меня есть еще два рабочих дня довести до кипения фрагменты лекции, которые показались нам обоим сырыми. А вечером после лекции я жарко обсуждаю лекцию с моим мужем Женей: он чутко ловит, что получилось, а что не получилось. Как вы понимаете, в этом абзаце я завуалированно хвастаюсь тем, что в этой жизни вытащила сразу много золотых билетов. На днях (думаю, в пятницу) я заведу англоязычный канал и залью туда уже две лекции, чтобы вы все увидели своими глазами. Первая — про Глинку, вторая — про Римского-Корсакова. Думаю, в этот же день я выложу лекцию на русском про американскую музыку. Так вышло не специально, но получается красиво: на английском про русское, на русском про английское. Эх, what a life. Не верится.

Только что провела свою вторую лекцию на английском. В Нью-Йорке. Для американцев, которые меня не знают.И, кажется, получается очень здорово.Вторую неделю подряд ловлю волшебное и необычное чувство: у меня снова работают давно забытые мускулы. Когда-то в прошлой жизни я вела свои первые лекции в Санкт-Петербурге. Тогда меня никто не знал, а я совсем не знала моих слушателей. Помню, как страшно было шутить (вдруг не посмеются?) и загадывать загадки (вдруг не отгадают?). Еще помню, что представление о слушателе у меня было такое, какое нам прививали в консерватории — мол, слушатель — существо требовательное, но необразованное, и нужно его нежно «окультурить», но так, чтобы нигде не ошибиться в инициалах и не упасть в его глазах. И вот я перед каждой лекцией тряслась, как осиновый лист, а в итоге неизменно видела заинтересованные глаза, слышала стеснительный смех и чувствовала, что слушатель сам опасается показаться перед тобой невеждой. Тогда я быстро очухалась, перестала изображать ученую и разрешила себе получить ни с чем не сравнимое удовольствие, от которого я теперь зависима, как наркоманка — разрешить себе на сцене получить такой кайф от музыки, чтобы заразить им всех присутствующих, и через десятки сердец удесятерить своё чувство. Свою русскоязычную аудиторию я узнала, поняла и полюбила. Нью-Йоркцев я заранее не знала и побаивалась. В итоге оказалось, что они такие же, как петербуржцы, я с ними — такая же, и механизмы, по которым развиваются наши отношения — абсолютно такие же. Ко мне на первую лекцию пришло 17 человек, сегодня было уже 25, часть притащили с собой друга/жену и перед лекцией гордо сообщили мне об этом. На первой лекции все сидели капельку ошарашенные, на вопросы отвечали вяло, смеялись над шутками только под конец встречи. Сегодня — улыбались, отвечали чуть более смело, смеялись громко, даже в паре мест, где я этого не ожидала. Пока у нас очень туго с сессиями вопросов и ответов: звучит один-два вопроса, а дальше все улыбаются и пожимают плечами, мол, вопросов нет. Но это — дело наживное, в Питере тоже было именно так. В отличие от русскоязычных лекций, перед которыми я очень люблю со всеми поболтать перед входом, перед англоязычными я панически шкерюсь в угол и кручу в голове несколько приветственных предложений, потому что мне кажется, что я забыла английский язык. Пока мой максимум — кивнуть и неестественным голосом сказать «Hello, nice too see you!» и продолжить нарезать круги по коридору перед залом, потирая потные ладошки. Но и это со временем изменится: старые мускулы снова работают, это со мной уже было, я перечитываю второй раз одно и то же место в собственной биографии. Сегодня перед лекцией меня поймал мужчина, который был в прошлый раз, и сказал мне, что мои лекции прекрасны и что он абсолютно шокирован моей подачей. Молодая японка после лекции подошла ко мне и рассказала, что любит музыку Бородина и Калинникова. Завсегдатая библиотеки, прекрасная пожилая женщина, рассказала мне, как сильно она ждет лекцию про Рахманинова, и смущенно поделилась, что ей сложно слушать Шостаковича — спросила, как ей с этим быть, что делать? Я заверила ей, что я ей помогу. Рокер-гитарист после лекции похвастался, что умеет играть «Полет Шмеля». В общем, я почувствовала, что это абсолютно наши с вами диалоги о музыке, только на английском. Как оказалось, это действительно мелочь.Вторая часть — постом ниже.

Честно говоря, я думала, что на выборах В США выиграет Камала Харрис. Я читала разные ветки обсуждений в американских интернетах и заметила, что прилюдно заявлять, что ты за Трампа — это какой-то моветон, а Камалу поддерживали громко. Кажется, поэтому я и ошиблась в своем прогнозе. Трамп – популист, странный тип, старый дед, сексист со скверной репутацией. Сказать «я за Трампа» — это что-то вроде «я за запрет абортов», а это — дурной тон. Думаю, это и есть причина, почему сторонники Трампа оставались silent majority и не попали в предвыборные опросы и в поле моего зрения. Казалось бы, если Трамп такой дурной, то как так получилось, что американцы не проголосовали за демократов?Кажется, именно таким вопросом задается мой русскоязычный инфопузырь.Есть разные гипотезы, ни одну из которых я не могу до конца понять, потому что не знаю всех тонкостей избирательного процесса и политической ситуации в Америке. Например, «народ пока не готов голосовать за женщину», «у демократов было мало времени после замены кандидата». Тут не знаю.Но у меня есть наблюдение про американских левых и правых, которое я хочу с вами обсудить.Мне кажется, что во время избирательной кампании республиканцы (не Трамп, а члены его партии) более умело представляли свои идеи, чем демократы. Я заметила, что некоторые современные левые в целом ведут диалог на языке высоких ценностей, которые мне самой бывает тяжело поженить с реальностью, и иногда прибегают к моральным императивам. Это создает странный диалог, который иногда заводит всех в тупик.Например, можно по-разному объяснить консерватору, почему гей-браки — это хорошо.Способ первый — моралите: «гей-браки нужны, потому что право на брак должно быть у каждого человека». Тут какой-нибудь консерватор почешет в затылке и подумает: «не, настоящий брак — это тот, где рождаются дети, а это что-то для меня непонятное»Способ второй — гневное моралите: «ты против гей-браков? Ты — бессердечный гомофоб!». Тут консерватор может промямлить «нет, что вы, я только за», а сам пойдет и втихаря проголосует за партию, которая гей-браки не поддерживает. Способ третий: «гей-браки — это консервативная ценность! ЛГБТ пары заводят детей, часто больше одного, чтобы у каждого из родителей был кровный ребенок; по исследованиям дети в таких семьях растут счастливыми и здоровыми». Тут появляется шанс уверить консерватора, что гей-браки нужны ему самому. Он же хочет, чтобы все плодились и размножались? Ну вот, отлично! Гей-браки совпадают с его ценностями.Звучит цинично. Хочется говорить о высоком и шеймить тех, кому высокое до лампочки. А люди хотят ходить с ружьем, видеть вокруг себя привычный мир, и чтобы налоги были низкими. Еще они хотят простых решений и make America great again.Почему бы не сказать им, что помогать Украине защищать свой суверенитет – это и есть make America more great? Короче, моя гипотеза — демократам не удалось убедить людей, что им в жизни пригодится помощь Украине, борьба за экологию и высокие налоги на пособия для малоимущих. Те не стали признаваться в этом, оценили ситуацию по-своему и поведали бюллетеню свои потребности, страхи и желания.Размышляю об этом так, как будто с Америкой приключились не выборы президента, а какая-то притча, которая могла бы стать полезной всем нам.Что думаете?

Интервью Роднянского произвело на меня какой-то целительный эффект. Я имею в виду ту его часть, где Александр рассказывает о своем видении чувств украинцев, которые он наблюдал в разговорах и встречах с ними. Благодаря его словам мне тоже удалось побыть мыслями и чувствами внутри войны и не разрушиться от этого.Я часто и много думаю о войне, но в 24-м году делаю это больше головой, чем сердцем, в отличие от того, как было в 22-м. Я только сейчас это поняла. Это было странное осознание. Я почти три года старалась тщательно вычищать из себя защитные механизмы, а, оказалось, они все равно налипли на душу, как панцирь: усталость, страх, разочарование, желание занять защитную позицию даже там, где это не требуется. Панцирь помогает жить, но мешает чувствовать.А Александр взял и за первый час обошел все эти защитные слои с помощью своей искренности и уверенности. И, конечно, из-за того, что он ни на капельку не видит во мне врага. Ладно, что не видит; так он еще и мне об этом бесстрашно сообщает через экран!Ешкин кот, и без этого жить можно, но как же это приятно. Всё-таки я живу с подсознательным ощущением, что для российской власти я — проблема, а для украинцев — человек, неприязнь к национальности которого нужно преодолевать усилием воли. Я игнорирую этот фон, но он меня ожесточает и утомляет, и я борюсь с этим ожесточением. А тут вдруг бороться не надо, можно отдохнуть 3 часа и 10 минут. Когда панцирь выключился, вернулись чувства, которые меня какое-то время не посещали. Например, я снова жарко и ясно ощутила, что очень хочу, чтобы Украина победила в войне. Мне бы хотелось, чтобы у меня была позиция «надо, чтобы война закончилась немедленно и на любых условиях», потому что головой мне эта позиция кажется гораздо более правильной и гуманной. Я могу так сколько угодно думать, но чувствую иначе.Мне бы вообще очень хотелось, чтобы Россия отстала от всех бывших советских республик. Не надо никого спасать, не надо благодетельствовать, причинять добро, причинять зло, превращать куски территорий в серую экономическую зону, где люди ходят с тремя паспортами. У каждой страны должен быть свой путь. Он должен быть и у Украины, и это я имею в виду под словом «победа». Роднянский помог мне это для себя сформулировать.Сторонники российской экспансии в интернете часто ругают США за то, что в XX веке Штаты порывались всем подарить немного демократии насильственными методами. Ругают, ругают, но сами от подобных методов экспансии отказаться не готовы. Александру Роднянскому и Юрию Дудю мысленно говорю большое спасибо. Их материал я вижу как пример очень крутого антивоенного действия, а их самих — как двух патриотов своих стран.