Виталий Лейбин

кривой рогмилые дети, теплые, погибшие от бомбы в кривом роге этой весной,помолитесь о тех, кто выжил и, мучимый чувством выжившего,виной бессмысленной и ненужной как ложный выход, запасной,проделанный в пустоте, чтобы не чувствовать себя даже ниже неё -ни на что неспособными существами, бессмысленно суетящимисяпод завалами своей жизни, которых не спасает даже любовь и всё,помолитесь за нас так: не просите нас, помолитесь, сморкаясь, самичтобы внутри вас сжатый божок соврал, что всё, так сказать, холосо.что сказатьможет быть, мне нужно просто писать тебе,не отвлекаясь на поиски конверта и марок,может быть, даже без бумаги и сюжетных арокне как письмо и даже не как подарок,а в идеале даже без букв а и бе,на вечном потоке речи как дождь в трубепросто шептать тебе.лиина стрижкановая стрижка миленькая дочкина, корова на бутылке молока превратилась в кошку,кошка превратилась в синицу безрогую пятнышко,пятнышко в солнечного зайца и коровку, слава богу,новая стрижка маленькая и тонкая, необычнаясестричка расстроилась, зачем было так коротко,солнце улыбалось зайчик бежал синичка облИчилась,корова чья-то мычала как кошка опытно.пыльиструкция к пониманию: пыль брилиантовая в воздухе волшебная,непослушные еще ручки, силпока нет, но я и не требовал.физический мир - вот ведь интрига,внутри младенца жить неудобно, но веселопыль светится, солнце мигает, мигомпроходит ночь, приходят головастики известные.удивительно, но ты знаешь язык -и птичий, и ветряной, и ангельский,а головастик как с ребенком с тобой говорит,у нее божественное тепло. из наглостиберу ее грудь восхитительную,от жизни чтобы не увильнуть,она ведь не будет длительной.московский транспорткатастрофа рождения: всё меняется,кимры вылечились от наркоты,война больше и не ноет, а просто давит,все-таки есть надежда, лают коты,меняется марками ад, скажи, авви,есть ли шанс у людей не убивать? - смотрите весна все же рождается,катастрофа сознания: новый как в банеземной шарик, заблокированный во всей галактике,отменённый и забаненый на урологическим конгрессевсё равно живёт почти весело,навстречу казни и воскресению,день снова родился, детям пора в школу,мы будем учиться житьв поезде от альфа до центавра.как же похорошел московский транспортпри рептилоидах! #новыестихи

день из машиныакробатически свернувшись калачомна небе утро поджидало лужу,машина выпрыгнув душой наружукричит: поехали, ты нам там очень нужен.разбужен двор был словно бы плечом,— неужто нужно там мое ничье,и кто здесь я? такое утро ждет,и денег нет, любимая печальна,и дворник, вынырнув из пыли изначальной,метет намаз, ворчит во сне начальник,в окно посмотрят врач, следак и кот,и слесарь вздрогнет, может кто зовет.в машину запихнули контрабас,и кто же с ночи мощно так заводит,что не хватило контрабаса? и в природенастало шесть утра, весна на взводе,мне видно ее в луже. а у вас?запахнет из машины ганджубас.#стихбезповода ну к весне)

Невероятный эфир! Межрелигиозный диалог двух монахов разных традиций — на максималке понимания и откровенности.Участвуют: мой друг, наставник и соавтор книги «Диалоги о медитации», йогический монах Дада Садананда, и православный монах, выпускник мехмата МГУ, игумен Свято-Троицкого Данилова монастыря в Переславле-Залесском — о. Пантелеимон (Королев). Очень светлые, тонкие и умные люди.Классная работа ведущего и команды проекта «Серафим» — это не ругательные дебаты, как принято на нашем ТВ, а работа на сближение, даже когда звучат острые вопросы и уточняются различия и противоречия. Из диалога ничего не вырезано — ни одного значимого слова. Всё осталось так, как было сказано (я был на записи). Интересно, что иногда оба монаха выступали вместе против православного ведущего. Видно, как люди с настоящей духовной практикой хорошо понимают друг друга — в медитации и молитве есть много общего. После эфира они даже обменялись знаниями: православный батюшка уточнил кое-что о телесных практиках йогических монахов, а йогин расспросил об исихастской литературе.Есть, конечно, различия. Некоторые — принципиальные. Православные не могут признать иного пути, кроме как через Христа, и это понятно: все религии утверждают свою исключительность — это вопрос веры. Но если вера не догматична, нельзя не заметить святых и в других традициях.Было и философское различие в понимании конечной судьбы индивидуального сознания:С йогической точки зрения, индивидуальное «я» в итоге сливается с Божественным.Отец Пантелеимон тепло заметил, что ему ближе мысль о сохранении личности в вечной жизни и встрече там с близкими.Очень рекомендую всем друзьям, независимо от мировоззрения. Даже если взгляды на мир не совпадут — ценность понимания человека иной веры универсальна.Ютую https://www.youtube.com/watch?v=nDn3l7thIb4ВК-видео https://vkvideo.ru/video-207785297_456239309

Написал для Ножа про новый роман Максима Кантора (который мне посчастливилось прочесть в рукописи). И о про войну, мучительные разговоры вокруг войны и про любовь, конечно:Что делает речь о политике и войне обычно вырожденной, даже если она умна, даже если вооружена знанием истории и – скажем – классовой социологии? Смертельные конфликты поглощают людей и их речь («И они, дураки, которые убивают друг друга, они тоже ошиблись. Они даже не могут разобрать, кто из них кто».). В конфликтах и в словах внутри конфликтов нет людей, есть только коллективные эмоции, идеологические штампы и рационализации, ложно принимаемые за речь отдельных людей.Не даром на войне и на массовых митингах так часто люди повторяют буквально одни и те же фразы, приговаривая «я лично так думаю». У нас у всех есть спасительная иллюзия, будто бы мы думаем сами, даже когда нами «думают» эмоции масс.Если зацепиться канву романа, продраться сквозь часто неприятных или гипертрофированных персонажей, которые так похожи на людей, то и вправду можно вырваться на чистый воздух. Не в думание, не в рассуждение, а в остановку, в чувство, в предстояние перед предельным опытом – жизни и смерти.И тут стиль рассуждений и мучительных разговоров о самом главном – войне и любви – сменяется прерыванием, паузой, чистой речью, речью благословением – без желания выиграть спор.

“Извечные бездны человеческой природы уже и выглядят не так, и находятся не там”.Тёма Костюковский написал очень хорошую заметку про «Переходный возраст» (Adolescence) для Teller blog.Несколько слов не о самом кино (оно очень хорошее, с вдохновляющей драматургией и операторской работой, безусловно войдёт в классику), а об одном из вопросов социального и антропологического исследования, которое оно предпринимает: «Каким образом фундаментально хороший человек, да ещё ребёнок, может совершить предельное зло?»Сам этот подход напоминает «Преступление и наказание» — берём фундаментально хорошего человека и пытаемся понять, как он может дойти до ада. Как шутят (не помню, где именно) про Достоевского: «Это такой странный детектив, в котором убийца известен с самого начала, а всю книгу герои ищут Бога». В «Adolescence» все персонажи тоже показаны очень хорошими, и мальчик — симпатичный, фундаментально не склонный к насилию, чувствительный, неуверенный. Как и у Достоевского, история не про каких-то особенных злодеев, а про то, что в ад может попасть любой человек, любая семья.Достоевский отвечал на вопрос, как хороший человек может стать злодеем, — через разум, болезнь ума: хитроумная теория отрубает сострадание, позволяя переступить через совесть ради того, что кажется высшей целью.В «Adolescence» показан новый, соответствующий нашей эпохе маршрут в ад: крайне высокая чувствительность к себе, к своим переживаниям, страданиям и обидам при одновременной виртуализации чужих страданий. Люди в таком состоянии, совершив преступление, знают, что поступили плохо, но не перестают считать себя хорошими — потому что их переживания были настолько сильны, что «вынудили» их совершить преступление. Это как бы не они, а «так само получилось». И они искренне не понимают, почему другие не видят, что это произошло не по их вине, что они «остались хорошими». (Как в украинском анекдоте про полицая, который сдал в руки палачей своего кума: «Петро, ты шо, обидився?»).К сожалению, я много раз наблюдал подобное — начиная с того страшного случая, когда чувак убил и расчленил свою жену после спора на кухне и, кажется, так и не осознал содеянного. Ну и вокруг войны такого много, конечно, особенно среди «виртуальных воинов» и доносчиков всех мастей: «Мы страдаем — значит, имеем право», а вот страдания других — будто на экранчике (они и есть чаще всего на экранчике).Объединяет механизм ада и у Достоевского, и в «Adolescence» предельная концентрация на «я» — «вошь я или право имею?» — качели между комплексом неполноценности и манией превосходства. Подростковый возраст — зона повышенного риска для этого синдрома. А различает эпохи виртуализация, которая, конечно, слава богу, снижает уровень агрессии одного типа, но зато повышает — другого.