Yet Another Insecure Writer

Только закончив новую главу "Чёрного Кремля" я обратил внимание, что её герой тоже живёт в Хамовниках — как и герой "Сладости". Но это совершенно разные люди, конечно.Новая глава называется "Голос и лимузин", её можно прочитать прямо сейчас, без регистрации и смс (но так будет не всегда).https://yetanotherinsecurewriter.bearblog.dev/voice-and-limo/

Нови Сад, 25 марта 2025Мне приснился самый неприятный сон с начала войны: меня похитили, привезли в Москву, в родительскую квартиру, и там заперли в дальней комнате, где я жил перед тем, как от родителей съехать. Я под домашним арестом, у меня нет ни телефона, ни документов. Я не могу ничего сделать — ни уехать, ни сбежать. Иногда я подхожу к двери и смотрю сквозь щель в коридор, и вижу, как в квартиру заходят незнакомые люди. Один раз пришли два мента в брониках и с автоматами, огромные мужики в чёрном, потом какие-то несуществующие родственники в камуфляже, вернувшиеся с фронта, и мой отец — при жизни он был против войны с первого дня — тоже среди них ходил и, судя по всему, неплохо себя чувствовал, я даже подумал во сне, как он здорово восстановился после болезни. Я вышел на балкон, там стояли коробки с моими вещами — я их действительно там оставил, когда уехал с одним чемоданом — я вспомнил, что там внутри и что мне может пригодиться при побеге из родительской квартиры. Стал искать верёвку, чтобы спуститься с четвёртого этажа, потому что менты могли прийти снова, и даже нашёл одну, но поскольку я не умею вязать узлы (а телефона, чтобы посмотреть в ютубе, у меня нет), то ничего не смог с ней сделать, верёвка соскальзывала с каменного выступа. За окном — Беляево, зима, ночь луна, метёлки деревьев, внизу тощий слой снега. Я влип, застрял, у меня нет выхода, я не могу уехать, не могу выбраться из квартиры, и даже Анне не могу сообщить, где я и что со мной.Потом я проснулся и снова заснул — во второй серии я снова оказался в той же комнате. Ко мне пришёл отец, здоровый и помолодевший, но почему-то голый. Я достал телескопическое удилище и начал им его бить — я раздвигал удилище и хлестал его, как хлыстом, потом сдвигал и лупил, как дубинкой. После этой сцены я во второй раз проснулся, но не совсем: застрял между сном и не сном, и там, в этом промежутке, увидел как бы со стороны смерть отца и бабушки — они умерли, когда я уже уехал, я не простился ни с ним, ни с ней. Я увидел между ними связь, и это было очень странно, потому что они никогда не были близки, они отталкивались друг от друга, абсолютно полярные люди. Отец бабушку откровенно боялся, а она его недолюбливала и снисходительно-презрительно терпела, при этом оба они стали для меня проводниками в тьму — я понял это во сне. Но если тьма бабушки была искусством, интуицией, она умела завораживать, заколдовывать, расставлять тени и знала их силу, то тьма отца была яростью, экстазом, у него, как говорят, «падала планка», белели глаза, он любил алкоголь и не мог ему сопротивляться, я думаю, он наслаждался эффектом, когда выпивка снимает процессы торможения.Я никогда раньше так о них не думал, и не видел, что другая пара моего детства — мать и дед — всегда были про другое: про порядок, алгоритмы, протоколы, диеты, процедуры, расписания, контроль. Когда я осознал в этом полусне, что оба мои проводника в тень ушли, умерли, их больше нет, я заплакал. Лежал, спал — и плакал во сне. Я даже успел подумать, что если так реагирую на это осознание, значит, там есть что-то очень важное для меня, это часть моей внутренней конструкции, возможно, несущая — поэтому я и решил записать этот сон, хотя обычно такого не делаю. Тем временем в Нови Саде погиб шестнадцатый пострадавший под обрушившимся козырьком — всё это время он был в больнице. На улице, где мы живём, находится гимназия, где этот несчастный учился, и в день его смерти улица встала, люди принесли цветы и свечи, фасад гимназии завесили простынями с лозунгами и кровавыми ладонями, ночью у стены зажигают свечи. По моим ощущениям, эта смерть приблизит развязку протестов, какой бы она ни была. Я ещё думаю, что суть момента в следующем: человечество открыло для себя по-настоящему альтернативный источник энергии и уже который год на нём куда-то едет, этот источник энергии — смерть. Мы живём на энергии смерти. Меня эта мысль пугает и завораживает одновременно.#србиjалог

Нови Сад, 9 марта 2025Весна наступила убийственно быстро, даже не за неделю, а в четверг.В прошлое воскресенье пошли гулять. День был серый и дымный. Не могу привыкнуть к местному грязному воздуху: когда нет ветра, он пахнет всеми отходами человеческой жизнедеятельности сразу: дымом от печей, выхлопными газами, запертыми комнатами, жареным мясом. Мы добавили свой кубометр с утра: я убирался дома и у меня под ногами загорелся пылесос. Сначала хлопнул внутри мотором, потом замолчал, потом с шипением задымил, как дымят умирающие механизмы, по ворзастающей, всё гуще и ядовитее. Я каждый раз поражаюсь, каким опасным говном окружает себя человек: однажды у меня под окнами сожгли небольшой автомобиль, какой-то гольф-класс. Я жил тогда на пятом этаже, и в квартире стало нечем дышать секунд через пятнадцать, просто пришёл снизу дым и вытеснил воздух через открытое окно. Думаю, этот ядовитый дым — отлетающая душа погибающей техники, приборов, машин, механизмов, а возможно, вообще всех вещей. Мы погуляли немного по дымному городу а потом пошли в воеводинский музей современного искусства, там идёт выставка «Видеосфера»: два тёмных зала с видеоартом. Выставка потрясающая, редко когда удаётся уйти из музея с таким густым чувством мрачной безысходности, браво кураторам: ни одного просвета. На самом козырном месте висит огромный экран с артом Марины Абрамович, где она сидит на коленях и напротив неё стоит ослик, и вот они смотрят с осликом друг на друга, а в нижней чести экрана бегущей строкой Марина Абрамович рассказывает о своих детских травмах, как её отец избивал её мать, и как она нашла у матери в шкафу бумаги о разводе, то есть, она продолжала жить с бывшим мужем и терпеть от него побои уже будучи свободным человеком, как будто откладывала эту свободу, как мы откладываем деньги на чью-нибудь смерть или реэмиграцию в какую-нибудь другую страну. В конце фильма ослику надоедает стоять и он уходит. Ещё была шизофренически весёлая работа, где в десятиминутный ролик смонтированы приветствия ведущих новостей — они на разных языках и с разной скоростью говорят фразу «добрый вечер» — вероятно, это начала новостных выпусков какого-то важного дня, когда кто-то умер или началась война, или распалась какая-нибудь страна, я не вдавался.В музее современного искусства есть трогательный внутренний дворик с высохшим неработающим фонтаном, увитыми плющом кирпичными стенами и стульями с торчащим из-под дермантина поролоном, на них сидит и курит охранник, когда ему надоедает сидеть в кабинке у входа. Вечером посмотрели, наконец, «Виды доброты», и хочу сказать, что преклоняюсь перед Лантимосом: он точно знает, где именно в человеке находится трещина, через которую сквозит мрак и ужас, вероятно, это и есть человеческая природа: быть проводником мрака и ужаса, и ничего с этим не сделать нельзя, никакой надежды на исправление ситуации нет, только вымирание, это абсолютно разрушающее, дегуманизирующее искусство, я себя рядом с такими художниками — ну как рядом, на одной планете — чувствую ванильным девственником, и после каждого фильма Лантимоса два дня болею. А в четверг началась весна — сначала кошава выдула смог, потом прекратились утренние заморозки, и к субботе в старом городе стало людно, как было в конце лета, когда закончилась жара. Зацвёл миндаль, в лесу вылезла вторая волна подснежников (первая схлынула ещё в январе) и каких-то других первоцветов, голубеньких, не знаю названия. На набережной Дуная вчера было не протолкнуться, протестующие студенты переоделись из зимнего в разноцветные покрывала и накидки и ходили с плакатами между людей, как призраки памяти и возмездия.Я встал в шесть утра, позанимался романом, сделал эту запись и пошёл на местный рынок за паприкой, творогом, брюссельской капустой, цукини и яйцами по 1.5 евро за десяток — пока мир вокруг погружался в зло со скоростью балканской весны.#србиjалог

Нови Сад, 1 марта 2025Через месяц с небольшим будет год, как мы живём в Нови Саде. Если бы уехали сюда сразу после начала войны, то уже могли бы подавать на гражданство, а так год — слишком мало, слишком быстро: мы многое отложили на потом, мало что видели здесь, хотя я знаю ребят, кто приехал полгода назад и уже успел объездить всю Воеводину и половину Сербии. Мне кажется, я ещё с городом и окрестностями не до конца разобрался.Хорошо помню первое впечатление — оно было ужасное. После Анталии, где в окно к нам лезла сосна и приходила по подоконнику кошка, в феврале на тротуары осыпались апельсины, а лимоны свисали через забор и можно было запросто сорвать себе один, здесь всё выглядело слишком пыльно, слишком тесно — какой-то обман, ловушка из бетона.За год это впечатление стёрлось, хотя пыль и бетон никуда не делись. У меня появилось несколько важных мест в городе — в силу не всегда понятных причин они вошли в симбиоз с определёнными состояниями. Есть успокаивающие места, есть обманчиво возбуждающие, есть истощающие, такие, что заставляют делать музыку в наушниках погромче и ускорять шаг, есть вызывающие ностальгию по незнакомому прошлому, а поскольку город небольшой, и везде можно дойти пешком (и это всё равно будет как из Хамовников на Покровку), то между этими состояниями можно достаточно легко переключаться. Велосипед делает процесс ещё проще, а диапазон — шире: можно захватить не только город, но и окрестные деревни.Например, центральная площадь, между ратушей, красивым домом проекта Леопольда Баумхорна, построившего чуть ли не все синагоги в Австро-Венгрии, и неоготическим собором Девы Марии. Якорь, камень. Вообще два местных собора — католический и православная Алмашка црква — для города как будто избыточны они огромные, не здания, а сообщения куда-то туда, думаю, такой эффект возникает, когда церковь доминирует над окружающим двух-трёх этажным пространством, а эти доминируют, обе. Площадь при этом работает именно как площадь: место, куда приходят люди, чтобы возвысить голос — чего в россии нет с тех пор, как застроили Манежку и зачистили Болотную. За год мы видели, как на площади громили ратушу и заливали плиты красной краской — не только ежегодный фестиваль вина и бесплатные концерты классической музыки. Зимой на площадь приходил петь уличный музыкант, мужик бездомного вида с гитарой. В декабре я возвращался домой поздним вечером, было холодно, ветер с ледяной крупой, город держал траур по погибшим на вокзале, отменили все концерты, вообще всю жизнь, кроме протестов — остался, кажется, только этот мужик. И вот он пел, орал таким рычащим пропитым голосом, очень громко: How I wish you were here, на пустой площади, для меня и заваленного поминальными цветами и детскими игрушками памятника Светозару Милетичу, а больше там не было никого.Вообще зима оказалась неожиданно злой, холодной, я не был к такому готов после Турции, даже несмотря на то, что снег в городе выпадал три раза и не лежал дольше двух дней. Площадь только сейчас начинает приходить в себя — на днях потеплело, +10, здесь снова появились люди, пьют на скамейках, фотографируются на фоне собора.Мне было важно приходить сюда зимой, в темноте, проходить площадь насквозь — собор и ратуша подсвечены скупо, вообще света здесь по ночам не особо много, и от этого создаётся такое ощущение, что попал внутрь анахронизма, оказался в рассинхроне, не в каких-то там непонятных средних веках, а лет сто назад — и, в целом, понимаешь, что ничего не поменялось, всё то же самое вокруг: война, реки крови, сумасшедшие диктаторы, беженцы, эмигранты.Смотришь на это, думаешь: ну что ж. Ну что ж.#србиjалог

Нови Сад, 16.фебруар 2025Я который месяц читаю Томаса Лиготти. Бесконечные рассказы ровно и плотно ложатся в мою память — такие кирпичи в стену ужаса — я помню ощущение от них, сюжеты, даже персонажей, хотя это совершенно необязательно, но не могу запомнить ни одного названия. Забываю название рассказа уже на второй странице. Это похоже на сон или гипноз.Так вот. В топологии Лиготти есть такое место: город у северной границы. Это определение удачно накладывается на карту местности, где я сейчас живу — Нови Сад тоже расположен неподалёку от северной границы, при желании можно доехать на велосипеде — и чем больше я про него читаю, тем чаще вижу себя внутри текста Лиготти, представляя разные части Нови Сада: католическое клабдище, синагогу, построенную Липотом Браумхорном, Петроварадинскую крепость, одноэтажные лабиринты Подбары — и постепенно мне открываются некоторые специфические свойства этих мест. Например.Я давно хочу написать про сербские протесты, хотя бы в дневнике, потому что уверен, что всё, происходящее сейчас в Сербии, имеет огромное значение для будущего — как здесь постоянно случается, начиная с битвы на Косовом поле в 1389 году. Но эмигранты наблюдают за протестами из капсулы неучастия, поэтому писать всё это время мне было как будто не о чем. А потом мы очутились на главном событии этого революционного сезона — на акции первого февраля. В этот день в Нови Саде на сутки заблокировали главный мост через Дунай — мост Свободы. Этот мост — и два других моста — соединяют территории, находившиеся в Османской и Австро-Венгерской империях, граница между ними проходила как раз по Дунаю. Его разбомбили в 1999 году в ходе операции Allied Force, потом отстроили. Всего мостов в городе три, есть ещё один, но он далеко и его можно в этом раскладе не учитывать. Протестующие заблокировали сперва все три — ровно в 15.00, в память о пятнадцати жертвах обрушившегося козырька на вокзале Нови Сада. Блокаду двух мостов через несколько часов сняли, а мост Свободы держали ещё сутки. Мы ходили в город и смотрели на протест вблизи, в своей высшей точке он был совершенно невероятный — мы впервые видели в Сербии столько людей. В город пришли студенты из Белграда — пешком — протестная колонна обошла весь город, от вокзала, где почтили память жертв, к мосту Свободы. Мне особенно нравится, что начали протест студенты философского факультета — на его западной стене баллончиком написана цитата Гаврило Принципа: Ko hoće da živi nek mre, ko hoće da mre nek živi — потом к протестам подключались юристы, школьники, родители школьников, мотоциклисты, десантники, а ещё фермеры. На своих тракторах — таких, на которых в русских мемах поросёнок Пётр валит из сраной рашки — фермеры теперь блокируют дороги и проспекты и едут в авангарде и арьергарде протестных колонн. Меня по понятной причине по-хорошему триггерит, что за единичными исключениями протестанты не сталкивались с полицейским насилием. Было несколько стычек с местными титушками, но эксцесов с ментами — единицы. Первого числа ментов вообще не было видно: пара машин с ппсниками прятались за тракторами. За три дня до 1 февраля под давлением протестов в отставку ушли премьер Сербии и мэр Нови Сада — как того и требовали студенты и потом уже вся страна — и акция была отчасти похожа на огромный праздник, торжество победы. И вот пока мы шли вдоль толпы, в толпе, в потоке граждан, возвращавшихся с протеста семьями, с детьми и пожилыми родственниками, я ловил этот странный вайб: что мне прямо сейчас показывают мою непрожитую жизнь. Непрожитый 2012 год, когда белоснежки с плакатами победили свинцовую мерзость и танцуют всю ночь на руинах империи (или даже двух). Мы живём в паре километров от моста Свободы, и протестный лагерь было слышно до утра.Почти сюжет рассказа Лиготти, герой которого умер, попал в загробный мир и смотрит оттуда на свою жизнь, какой она могла бы быть. #србиjалог