афиши театралки пылятся забытым прошлым на антресолях. спина переставала болеть только на пару недель в отпуске, а оставленный на память клочок бумаги из москвы так же бесполезен, как и все поездки туда.только в парадной перед владиной квартирой костя расслаблял мимическую забитую страхом морщину на лбу и выдыхал. влад был теплым и пах, как застиранные шерстяные носки или домашний вылизанный кот. на самом деле, москва была не такой нужной, как он и его глазенки. так не хотелось бы возвращаться назад, но у дочери в школе день отца, да и выход на сцену каждый вторник и четверг. костя там не нужен никому, и давно уже пора бы вернуться в офисы, только страшно осознать. пусть пока еще потерпит, пусть поживет в груди нищее искусство пьяного разума.влад нес его в себе даже в домашних шортах и с растянутой резинкой в волосах, задранных петухами в хвост над затылком. в той квартире, оставаясь наедине, они наконец могли обняться как не принято обществом, не бегло, не боясь задержаться на секунду и проебать важное лицо, гордость и другую хуйню, навязанную стаду. наверняка они даже не понимали зачем и ради чего. костя просто врал жене, что в москве, походу, прокнуло и ехать надо, даже если на зимние шины не хватает, а дома кухонный кран течет вторую среду. он все равно сбегал и приезжал на пару дней, выдавливая прыщами недовольство чужой смазливой рожи влада, что никогда не ждал, но всегда пускал в надежде то ли навсегда, то ли в последний раз. объятья перерастали в зависшее онемение, а следом плотников натурально вытирался лицом о чужую кожу и ткань одежды, вдыхая дергано, как припадочный или простывший с питерской слякоти. влад после такого уже стыдился, отпихивал от себя и ладонями сухими мазал костину щетину на скулах. они даже не целовались никогда. никогда, даже губами сухо касаясь, потому что влад не даст и не попросит. потому что ему от одной мысли стать вторым тошно и совестно, ведь у кости жена… хоть и ни в сердце, ни в приоритете она не осталась, молча отсиживаясь в оттиске печати в середине паспорта. влад на фоне нее – грязная кислая клякса и не нужен, но почему-то тут и до сих пор в чужих длинных горячих руках. поцелуев не было, но смотрели в глаза друг другу так, будто трахаются прямо там, в коридоре однушки-студии, на которую влад наскреб с подачек родителей и шабашек вне учебы в театральном. костины карие радужки темнели на фоне бледного худого лица и просили внимания, просили всего: согласия и признания даже такого его, даже такого безобразного и лживого до костного мозга.не целовать его было хуже, чем целовать любу, чем представлять его рот на фоне женских стонов и смазанных во мраке бедер. влад ночью выглядывал тазом с задушенного одеяла и сверкал глазами от груди до заросшего подбородка. в комнате воняло травой и водкой, а напиться так и не получилось, хоть так необходимо.они не целовались только потому, что паранойя после сожрет заживо без закуси, а правда все равно вытечет из сломанного на кухне чертового крана. влад будет оставаться на коже до ожогов, до неги, до забытого временем оргазма, потому что стоит только на его старые фото из сохраненных вконтакте. хотя быть сожранным заживо становилось не так страшно, когда в воздухе только прохладный ветер с форточки, а смятая чужая подушка упирается в лицо. костя задирал руки в воздухе, позволяя себе только накрыть ладонью копну выжженных волос. ему и на это давалось секунды три от силы, но, бывало, влад забывал считать про себя и терялся.уезжать назад, чтобы соврать себе: «это конечный раз», – а через полмесяца снова откладывать на новый билет ржд. влад будет все там же, все такой же голый и до краев прекрасный в своем естестве. костя будет ждать; встречи или предлога приехать, заправленного дивана и утреннего кофе с сиропом, чужого запаха геля для душа, больничной чистоты и влада. будет ждать, как уличный пес, даже когда влад прознает, что костины глаза не такие уж большие, а руки чужие и липкие до безобразия. тогда все и закончится.
Оставить комментарий/отзыв